Бессмертники — цветы вечности
Почтово-пассажирский поезд № 4, как всегда следовавший через Уфу в Златоуст, на этот раз явно опаздывал. Начальник станции Уфа допил свой обязательный вечерний чай, щелкнул крышкой часов и, накинув на плечи форменную шинель, озабоченно поспешил на улицу. Увидев маячившего на перроне дежурного по станции, спросил:
— Во сколько по расписанию должен быть сегодня «четвертый»? В девятнадцать двадцать?
— В девятнадцать двадцать две местного… Семь минут уже просрочил, окаянный… души в нем нет!
— С разъездом Дема связывались?
— Пока нет. Ждем вот.
— Свяжитесь немедленно. Узнайте, прошел ли у них. Пока я покурю здесь, обернетесь. Жду.
Получив указание, дежурный побежал на телеграф, а начальник достал портсигар, кинул в рот папиросу и стал шарить в карманах спички. Не успел он, однако, закурить, как дежурный вернулся и, запыхавшись, доложил:
— Через Дему «четвертый» прошел точно по расписанию, души в нем нет!
— Точно по расписанию, говорите? И на сколько опаздывает сейчас?
— Уже на десять минут, господин начальник.
— На десять? Да тут ходу-то на столько же. Что это с ним? Что за озорство?
— Вот и я тревожусь: с чего б это?
Они помолчали, напряженно вглядываясь в густеющие осенние сумерки: не покажутся ли со стороны моста желанные огоньки? Нет, огоньков не было. И шума приближающегося поезда тоже.
Начальник нашарил, наконец, спички и закурил. Ох, этот «четвертый»! С ним всегда так: пока пройдет, всю душу вымотает, каждая просроченная минута белым волоском на виски ляжет. Особенно теперь, после того, как в августе его основательно очистила какая-то шайка. И тоже под носом, считай, — на первом же от станции разъезде, только в сторону Челябинска. Оседлали поезд, отцепили почтовый вагон, — ну и плакали казенные денежки. Много тогда унесли, весь город ахнул!
Дежурный еще раз сбегал на телеграф, — все верно: через Дему поезд прошел в положенное ему время, и странно, что его до сих пор нет в Уфе.
Теперь «четвертый» опаздывал уже на полчаса, и станционное начальство не на шутку встревожилось. Подождали еще с четверть часа — нет поезда. Еще столько — нет и нет! Пришлось телефонировать полицмейстеру Бухартовскому. Тот спешно подослал вахмистра с двумя унтер-офицерами и десятью нижними чинами из охранной стражи, а вскоре явился и сам.
Следом за ним, оповещенные по телефону, прибыли жандармский ротмистр Леонтьев, начальник железнодорожной полиции ротмистр Кирсанов, пристав четвертой части города… Все нещадно курили, ругались, строили разные гипотезы и боялись посмотреть друг другу в глаза, ибо чувствовали: экспроприация, так ловко совершенная в прошлом месяце на разъезде Воронки, сегодня повторилась где-то между Демой и Уфой. Сколько тысяч господа экспроприаторы унесут сегодня?
С каждой минутой неизвестность и вызванная ею бездеятельность становились все более невыносимыми. Полицмейстер, наседая на начальника станции, требовал паровоза. Тот категорически отказывал, так как выходить на занятую линию, навстречу движущемуся поезду, строжайше запрещено инструкциями.
— Не могу, ваши благородия, не могу! Кто знает, что там впереди? Вдруг сшибетесь лоб в лоб, что тогда? До Сибири, смею сказать, я пока еще не большой охотник.
— Если у нас каждый месяц будут происходить такие дела, Сибири нам, господа, все равно не миновать, — мрачно пошутил нещадно дымивший ротмистр Леонтьев, присоединяясь к требованию Бухартовского.
— И все-таки, господа, вы настаиваете на невозможном, — отмахиваясь обеими руками, пятился начальник станции, — и пойти на это я никак не могу. Совершенно, понимаете, не могу!
Пока шло это взаимное уговаривание, команда стражников выступила в сторону Демы пешком, благо расстояние было невелико. Наставляя вахмистра и унтер-офицеров, полицмейстер несколько раз повторил, словно подчеркнул в приказе:
— При движении через мост будьте особенно внимательны, ибо не исключено, что он поврежден. Если это действительно так и поезд стоит за мостом, дайте знать тремя выстрелами в воздух. Ну а столкнетесь с грабителями, действовать решительно и смело: боевых патронов у вас достаточно.
Мысль о том, что поезд № 4 мог не дойти до станции из-за неисправности железнодорожного моста, уже обговаривалась господами офицерами, но теперь они принялись обсуждать ее с новым жаром и с новой надеждой: а вдруг и в самом деле вся загвоздка именно в нем или в каком-нибудь лопнувшем рельсе? Пусть уж лучше авария, пусть крушение, жертвы, только не это, только не новая экспроприация! Для них довольно и одной. С одной распутаться не могут: второй месяц весь город трясут — и никаких следов!..
Наконец не выдержал и начальник станции, подогнал маневровый паровоз с одним вагоном, и все быстро вскочили в него. Паровоз вздрогнул, пыхнул белым влажным паром и, беспрерывно сигналя, торопливо покатился на запад, в темноту, навстречу неизвестности.
На подходе к мосту через Белую машинист до предела сбросил скорость, и ротмистр Леонтьев, ехавший вместе с ним на паровозе, на всякий случай приоткрыл дверцу локомотива.
Медленно, словно крадучись, шел по мосту паровоз. Глухо постукивали под колесами поизносившиеся рельсовые стыки, неторопливо выплывали из темноты и грозно двигались навстречу гигантские металлические фермы моста, сонно и жутко поблескивала далеко внизу черная ночная вода…
Мост был цел. Но верстах в двух за ним железнодорожный путь преградил какой-то завал. Ротмистр высунулся из будки остановившегося паровоза и в ярком свете лобового локомотивного прожектора разглядел кучу шпал и копошившихся возле нее людей. Это были стражники, час назад под командой вахмистра выступившие навстречу поезду пешком.
Но где же сам поезд?
Разобрав завал, двинулись дальше. Однако через сотню-другую метров пришлось остановиться опять и расчищать путь. Разобрали второй завал. И лишь теперь, наконец, увидели впереди длинную темную массу стоящего поезда. Это был он, злополучный «четвертый»! Без единого огонька, затаенно молчащий, безжизненный, будто всеми брошенный, он производил жуткое впечатление.
— Ну вот, господа, можно считать, что самые мрачные предположения наши все же сбылись, — нарочито громко, почти бодро сказал в темноту Леонтьев. — Поезд стоит, в воздухе пахнет горелым порохом… Как на поле боя!
— Погодите вы, ротмистр! — зло прошипел двигавшийся рядом полицмейстер. — Сейчас всё увидим сами… А каркать, говорят, и вороны умеют… Вот так-то, дорогой!..
Осторожно, посвечивая фонарями, продвигались они вдоль темного поезда. Вот и почтовый вагон, в котором под охраной солдат и кассиров-артельщиков перевозятся золото и деньги. Двери вагона открыты, часть окон выбита, в глубине вагона кто-то то ли молится, то ли тихо причитает…
— Ну, канальи!.. Ну, мерзавцы!.. Ну, висельники!.. Да я вас всех — в петлю, на каторгу, в Сибирь! Всех, всех!..
Голова и плечи Бухартовского неприятно тряслись. Обычно подтянутый, стройный, собранный, сейчас он являл собой жалкое зрелище. «Сдали нервы», — хладнокровно заключил Леонтьев и стал внимательно осматриваться вокруг.
Вот в тусклом свете фонаря появился какой-то ящик, — должно быть, в нем хранились деньги. Замок на ящике сбит, железная крышка погнута… На дне что-то белеет… Э, да это ассигнация! Рядом — на шпалах, на песке насыпи, на откосе — еще несколько таких же бумажек… Ротмистр набрал их целую пачку и так, держа перед собой, вернулся к вагону.
— Вот, можете полюбоваться, куда их? Жалкие крохи недавнего пира… Ох, скажу я вам, и попировали же здесь господа революционеры!
Полицмейстер сидел на ступеньке вагонной лесенки, уронив голову на ладони, и беззвучно раскачивался из стороны в сторону. Леонтьева он то ли не слышал, то ли слышать не желал; плечи его вздрагивали, из горла слышалось какое-то клокотанье. «Ну, этот нынче не работник, — огорченно вздохнул ротмистр, — придется распорядиться самому. И прежде всего организовать погоню…»
С приходом жандармов и солдат темный, насмерть перепуганный поезд начал понемногу оживать. В некоторых вагонах запалили фонари, из ближайших к почтовому сначала робко, затем посмелее стали выходить люди.
С головы поезда, от паровозов, отчаянно дуя в свисток, прикатилось бледное трясущееся существо в помятой железнодорожной форме. Едва не сбив с ног ротмистра и не переставая свистеть, оно наконец остановилось и огромными мутными глазами уставилось на жандармского офицера.
— Кто таков? Что надо? — гаркнул на него раздосадованный ротмистр. — Да перестаньте вы, наконец, дуть в эту свою дурацкую дудку! Это нужно было делать раньше. С языком у вас все в порядке, говорить можете?
